Проект «Историко-культурного стандарта»: комментарий И.И. Куриллы. “Новая газета”.

Я отрицательно отношусь к созданию «единого учебника» истории, в рамках подготовки которого появился и обсуждаемый проект. Такой учебник создает неприятный образ государства, пытающегося залить готовые оценки непосредственно в головы школьников и не предполагающего возможности выбора ни у детей, ни у их учителей. Уточню эту мысль: выбору нельзя научить в теории, и даже если учебник будет излагать разные точки зрения на спорные сюжеты истории, это не эквивалентно возможности выбрать и прочесть разные учебники. Кроме того, надо понимать, что учебник – книга не только для школьника, но и для учителя, а право выбора учителя важно само по себе, если, конечно, мы хотим, чтобы наших детей воспитывали личности, а не роботы-чиновники.

Однако сказанное выше не отменяет возможности улучшить содержательную часть существующих учебников; так давайте рассмотрим «историко-культурный стандарт» как такую попытку. Не будем задавать вопросы о количестве часов на изучение истории (учителя давно жалуются на их сильное сокращение по сравнению с 1990-ми годами) – перейдем сразу к документу.

В разделе «Концептуальные основы историко-культурного стандарта» содержится много верных положений. Здесь нашлось место «культурно-антропологическому подходу», предлагающему потеснить традиционную политическую историю и рассказ о государстве анализом общественных структур и институтов, изучением социокультурных проблем и истории повседневности. Очень важной мне представляется заявка на написание «истории страны через историю регионов», которое может снизить москвоцентричность истории, закладывающую мину под самоидентификацию нерусских этнических групп и жителей территорий, когда-то завоеванных Москвой. Можно приветствовать и постановку авторами стандарта задачи «выработки сознательного оценочного отношения к историческим деятелям, процессам и явлениям», хотя это может оказаться и непосильным трудом: мало кого из исторических деятелей и событий можно оценить однозначно, а историки все же предпочитают понимать, а не оценивать. Наконец, верно указание на то, что роль учебника в XXI веке меняется, и его можно рассматривать как «навигатор» в море информации, а не хранилище знаний.

Однако на этом заканчивается та часть стандарта, которую хочется поддержать. Ценностными ориентациями, которые должно формировать изложение материала в учебнике истории, признаются «патриотизм, гражданственность и межнациональная толерантность». Замечу, что толерантность бывает не только «межнациональная», и сегодняшняя наша действительность демонстрирует нехватку толерантности по отношению ко многим другим меньшинствам, от сексуальных до политических (не говоря уже об атеистах). Авторы пишут о необходимости «проводить четкую грань между «нормальными проявлениями» гражданской активности и всякого рода экстремизмом, терроризмом, шовинизмом, проповедью национальной исключительности и т.п.». В сегодняшней России на ум немедленно приходит вопрос: а где же эта грань? В последние месяцы слишком многое откочевало из «нормальных проявлений» гражданской активности в разряд «всякого рода экстремизма» и многозначительного «и т.п.». Как, по замыслу авторов, должен проводить эту грань учитель?

Странным кажется такой тезис: «История религий, в первую очередь православия, должна излагаться системно и пронизывать собой все содержание учебника». То есть история религий, и в первую очередь православия, безусловно, должна излагаться. И даже системно. Но «пронизывать собой все содержание учебника» – с чего бы? Мне не удается себе представить этого не только в главах о советском периоде истории, но и, например, в главах об отмене крепостного права или реформах Екатерины II.

И тут преамбула заканчивается, и мы переходим к изложению курса российской истории, в котором все эти «концептуальные основы» никак не отражены. Собственно, это все тот же курс, по которому уже давно учатся российские дети, по-прежнему привязанный к истории государства, невнимательный к истории народов и регионов вне сферы влияния сначала Киева, а затем Москвы и Петербурга, не предполагающий споров об оценке исторических деятелей или событий. Во всяком случае, в стандарте спорные моменты не видны, и даже приложенный отдельным документом «Примерный перечень «трудных вопросов истории» не объясняет, что именно «трудного» именно в этих вопросах, например, какие сомнения есть сейчас в «роли Ивана IV Грозного в российской истории». Допускаю, впрочем, что я просто не очень знаком с соответствующей историографией. Вопросы культуры, как и в нынешних учебниках, отнесены в конец темы, что сохраняет за ними статус вторичных по сравнению с политическими событиями. Слово «повседневность» добавлено в каждую тему, но в логике изложения никак не угадывается социокультурный подход.

Но, конечно, особенно интересно посмотреть, как авторы справились с формированием у школьников «гражданственности, прежде всего при решении проблемы взаимодействия государства и общества» (слова из первого раздела стандарта). Самым «горячим» вопросом в этом отношении остаются сюжеты середины XX века.

Что же нам говорит «историко-культурный стандарт» про сталинские репрессии? Оказывается, они ставили целью «ликвидацию потенциальной «пятой колонны» в условиях нараставшей военной опасности». Не больше, не меньше. Будь я школьником, я бы прочитал это так: «Сталин был прав, он уничтожал врагов страны».

Кстати, «массовые репрессии» отнесены в «стандарте» к 1937-1938 годам, но в следующем разделе «окончание массовых репрессий» приходится уже на послевоенное время.

В раздел о Второй мировой войне внесен пункт «Освещение войны в западной и отечественной литературе. Разоблачение фальсификаций». Это очень важная тема по двум причинам. Во-первых, именно Великая Отечественная сохраняет позицию центральной точки отечественного исторического нарратива, и именно ее трактовку государство хочет защитить. Однако представьте себе школьника, выученного в соответствии с этим стандартом, впервые встретившегося, например, со своим украинским сверстником. Тот ведь не согласится с определением «бандеровцы и иные пособники гитлеровцев», да и про «борьбу с националистическим подпольем» у украинского приятеля будут совсем другие сведения. «Наш» выпускник готов будет аргументированно спорить, или лишь к тому, чтобы «разоблачить фальсификацию»?

Во-вторых, нигде больше в тексте стандарта «фальсификации» не встречаются (хотя, наверное, можно поискать наполеоновские фальсификации войны 1812 года или английские фальсификации Крымской войны). Таким образом, дойдя этого пункта, мы с вами столкнулись, наконец, с главной проблемой стандарта:

он закладывает преподавание истории как перечня фактов, но никак не планирует знакомство ученика с «кухней» историка.

В то время как любой другой школьный предмет дает ребенку представление об «основах науки», в стандарте нет даже намека на формирование представлений о том, откуда берутся «исторические факты» (кстати, параграфы об источниках сведений историков присутствуют во многих современных учебниках; авторы «стандарта» эту тему проигнорировали). Мне представляется, что одной из основных задач изучения истории в школе должно быть как раз создание представлений об интерпретации источников. Только в контексте интерпретации источника имеет смысл вводить понятие «фальсификации». Иначе «фальсификацией» нужно будет считать все, что нам не нравится.

И, наконец, последнее соображение. История в нашей стране играет чрезвычайно важную роль и остается полем ожесточенных споров. Собственно, сама борьба за национальную идентичность во многом проходит в России в форме дискуссий о национальной истории. Задача составить «стандарт», удовлетворяющий всех, в этих условиях представляется утопичной. Профессиональные историки сами разделены по политическим убеждениям. Кто тогда может выступить авторитетной инстанцией, способной предложить консенсусный или хотя бы компромиссный подход? Проблемой выглядит отсутствие в стране институтов выработки такого консенсуса, площадок для его обсуждения. Нарастающая поляризация общества делает, однако, такой поиск насущным делом. Может быть, историки и начнут необходимый обществу диалог?

“Новая газета”